– Я за ней присмотрю. У тебя, наверное, теперь другие дела появятся…, – она оглядела Розу с ног до головы.
– Появятся, – согласилась девушка, – но сначала мне надо встретиться с Авраамом…, – Роза сделала вид, что является невестой доктора Судакова. Свидание ей дали, но начальник тюрьмы, на ломаном иврите, кисло сказал:
– Никаких поцелуев и всего остального. В комнате присутствует охранник. Супружеских визитов мы не разрешаем…, – его глаза остановились на груди Розы. Она поправила воротник скромной блузки:
– Я понимаю, господин майор…, – ворота открыли, очередь задвигалась.
Охранники переворошили провизию. Розу отвели в отдельную комнату. Арабка, служительница женского отделения, ловко ее обыскала. В сумочке Розы лежали карандаш и блокнот, однако начальник караула предупредил ее:
– Никаких записей, иначе мы немедленно прервем свидание…, – Роза, в сопровождении солдат, шла через пустынный, выложенный булыжником двор. Она приехала в Иерусалим на попутной машине, и намеревалась отсюда отправиться в Петах-Тикву, к Итамару:
– Авраам расскажет, с кем надо связаться, из менее радикальных кругов Иргуна…, – она хотела, после свидания, дойти до улицы Яффо и взять в аренду какой-нибудь старый форд, по имевшемуся у нее паспорту. Роза ожидала, что в ближайшую неделю, им с Итамаром, придется разъезжать по стране. Позвонив в аграрную школу, в Петах-Тикве, Роза выяснила, что Итамара не тронули. Юношу позвали к телефону. Он, шепотом, сказал, что полиция его не навещала.
– Конечно…, – в каменном коридоре было прохладно, – они не разглядели, кто в ларьке сидел.
Итамар оставил пистолет, но по оружию невозможно было определить, кто держал его в руках. Роза похвалила себя за то, что залепила грязью номера форда. Она понимала, кто подбросил в полицию анонимное письмо. Госпожа Эпштейн рассказала девушке о летнем заседании командиров Иргуна:
– Итамар Штерну не помеха, Итамар юнец…, – Розу привели в голую комнату, с решетками на окне, и привинченной к полу лавкой, – Штерн хотел убрать с дороги Авраама…, – записи на свидании запрещались. Британцы боялись, что подпольщики могут передавать сведения шифром.
– Я все запомню…, – окинув надменным взглядом арабского полицейского, Роза положила ногу на ногу. Девушка закурила папиросу:
– Свидание тридцать минут, – раздалось из коридора, – комната номер восемь! Заключенный Судаков, стойте…, – адвокат объяснил Розе, что в кандалах держали только тех, кто совершил убийство.
Он был в форменных, полосатых штанах и куртке, в грубых, разбитых ботинках. Правая рука висела на косынке, голову остригли наголо. Увидев рыжую щетину, Роза, отчего-то, улыбнулась. Доктор Судаков тоже улыбался, легко, мимолетно. Касаться друг друга, им было запрещено. Присев на лавку, рядом с девушкой, он взял пачку папирос. Охрана прощупала каждую, когда Розу обыскивали. Солдат медленно расхаживал по комнате. Роза привезла стальную флягу, с крепким кофе. Авраам принял ее, левой рукой. Он, одними губами сказал:
– Здравствуй. Я почему-то думал, что Рут Браверман ко мне на свидание не приедет, хотя мне сказали, что она моя невеста…, – пахло жареной курицей и дешевым табаком. Охранник насвистывал заунывную, арабскую песенку.
– С Итамаром все в порядке…, – они разговаривали шепотом, – я тебе провизии привезла, папирос, книги, которые ты просил…, – Фридлендер передал Розе список. Доктор Судаков хотел, как он выразился, хотя бы здесь поработать над монографией. Роза быстро рассказала Аврааму о новостях. Рузвельт стал президентом, итальянцы окончательно оккупировали Грецию. Покуривая, он, смешливо, заметил:
– За меня не волнуйся. Я мухтар, староста, сплю у окна в камере…, – Аврааму отчаянно хотелось взять ее за руку, однако он продолжил:
– Фридлендер говорил о пяти годах…, – Роза раздула ноздри:
– Мы что-нибудь придумаем. Года два, не больше. Ты нужен в Европе, Авраам, нужен евреям…, – доктор Судаков подмигнул ей:
– Знаешь, как говорят? По нынешним временам каждый порядочный человек должен посидеть в тюрьме. Вот я и здесь…, – он вспоминал небрежный голос Максима:
– Вернусь в Москву, сяду на год. В моем положении, мне каждые несколько лет надо в лагере побывать…, – он понял, что из них четверых, встретившихся в Праге, все успели оказаться в тюрьме:
Авраам, тоскливо, посмотрел на белую щеку Розы:
– Она меня не собирается ждать. Она помогла, очень помогла, но не потому, что она меня любит…, – Авраам услышал это от девушки. Она сцепила длинные, красивые пальцы:
– Ты хороший человек, очень хороший, Авраам. Но я никогда не смогу…, – Роза помолчала, – притворяться…, – доктор Судаков вытянул длинные ноги. Он, почти весело, отозвался:
– В кое-какие моменты ты не притворялась. У меня опыт имеется…, – Роза не могла не улыбнуться:
– Я знала, что ты меня оценишь…, – она потушила сигарету, – хотела доказать тебе, что я…
– И доказала, – Авраам поморгал:
– Дым попал. Теперь слушай. Меня продал Штерн. К нему не приближайтесь, он опасный человек. Иначе пулю схватите, от его банды, или от британцев…, – он говорил, вдыхая запах сладких пряностей. Авраам велел себе не вытирать глаза. Слезы ушли, он смог спокойно продолжить:
– Я встречу девушку, которая меня полюбит, – твердо сказал себе Авраам, – и я ее тоже. Обязательно, иначе и быть не может…, – Роза выучила наизусть имена и адреса ребят из Иргуна, и Хаганы. Они, по соображениям Авраама, могли быть полезны в затевающемся деле. Она взяла новый список книг. Девушка обещала появиться через две недели, с провизией от госпожи Эпштейн и запиской от Ционы:
– Мы о ней позаботимся, не беспокойся…, – Авраам посмотрел вслед стройной спине, темным локонам. В камере веяло сладкими пряностями:
– Пусть будет счастлива, а я…, – он достал из сумки книги, – я подожду любви, настоящей. Хотя какая любовь, надо воевать дальше…, – в камере разрешали бумагу и карандаш. Фридлендер привез из кибуца черновик рукописи. Погладив обложку «De profectione Ludovici VII in Orientem», Одона Дейльского, Авраам усмехнулся:
– В ближайшие года два займусь вторым крестовым походом. Больше все равно мне делать нечего…, – не удержавшись, он сжевал кусок, питы. Лепешка еще пахла горячей печью. Авраам закрыл глаза:
– Дом. Юноша обещает построить дом, для любимой. Так и случится, непременно…, – поднявшись, он подхватил авоську. Надо было поделиться едой с ребятами, в камере.
Потрепанный форд пронесся по обсаженной апельсиновыми деревьями, широкой, улице, Миновав синагогу, машина свернула направо, к старым, белого камня домам. Дверь была открыта. Роза хмыкнула:
– Деревня. У них замков не водится…, – заглушив мотор, Роза просунула голову в комнату:
– Итамар, поднимайся, я приехала…, – она услышала недовольное бормотание: «Шабат…, Даже в шабат не дадут поспать…»
Роза, решительно, прошла внутрь. Девушка наклонилась над кроватью:
– Спасение жизни важнее, чем Шабат. Вернее, жизней. Одевайся, я сделаю кофе. Сегодня надо объехать с десяток людей, в Тель-Авиве, в кибуцах…, – Итамар помотал растрепанной, черноволосой головой. Она уперла руки в бока:
– Чем быстрее ты откроешь глаза, тем быстрее получишь кофе и папиросу…, – юноша покраснел: «Я…, я не одет…»
Роза, вздохнув, сообщила:
– Я видела мужчин в белье. И без белья видела. Держи, – она кинула юноше шорты, – я буду на кухне…, – Итамар прошлепал босыми ногами к колодцу, во дворе. Девушка вышла на террасу, с медными, марокканской работы чашками.
– Это деда моего, – сказал Итамар, – он из Эс-Сувейры сюда посуду привез, ковры, и даже мебель. Он из тех семей, что в Эс-Сувейру в позапрошлом веке переселились, когда султан Мохаммед город построил…, – они присели на деревянные ступени. В кронах апельсиновых деревьев распевались птицы, трава была влажной. По ночам стала выпадать роса. Пахло кофе и кардамоном. Итамар, щурясь, затягивался сигаретой:
– Теперь я немного проснулся. А о чем, Роза, мы будем с ребятами разговаривать? – он подпер кулаком смуглый подбородок.
– О том, как нам спасти евреев Европы, – хмуро ответила Роза, – хотя бы тех, кого успеем…, – она отставила чашку: «Пора действовать».
Пролог
Берлин, январь 1941
На стеклянную крышу закрытого бассейна в Штеглице, в казармах личной охраны фюрера, медленно падали крупные хлопья снега. День выдался серым, над Берлином повисли низкие тучи. Вход в недавно построенный спортивный комплекс СС отмечали две статуи работы вице-президента имперской палаты изобразительных искусств, любимого скульптора Гитлера, Арно Брекера. Обнаженные юноша и девушка, идеальных пропорций, выше двух метром ростом, гордо откидывали головы назад. Марте они напомнили скульптуры в парке культуры и отдыха, в Москве.
